Здание управления, выстроенное в готическом стиле наводило на меня тоску.
Соседнее тоже, на нем ветер трепал жёлтые ленты, прикрепленные к головам гаргулий, одна из них смахивала на уродливую Фемиду, ибо лента завязала ей глаза. Видимо там и повис помощник Рейнольдс. Машина кольнула меня, слайдами висящего тела, открытого рта и шипением горячего золота, запах жареного. Визг тормозов, автоматика остановила Кадиллак в футе от чугунного заборчика Управления. Я проморгался и вновь глянул вверх и налево – пусто, слайдов нет, только настырный ветер треплет ленты.
В управлении было непривычно тихо и безлюдно, сновали изредка приземистые роботы и такие же безликие клерки-юстициары. Дверь в кабинет Рейнольдса раззявила пасть – за столом стояла фем-дроид одетая горничной , она с дежурной улыбкой на сером глянцевом лице сметала в коробку вещи покойника.
Слитным, нечеловечьим движением она обернулась ко мне, фиолетовая улыбка промурлыкала: Ооу, Детектив по особым делам Розальски, чем могу служить?
На кукольном лице изобразилась кокетливая гримаска. На столе, позади робота остался только портрет какой-то женщины в старой деревянной рамке. Никогда не видел ее с Марком, хм.
Я развернулся и вышел, позади одиноко клацнул в мертвецкую коробку портрет.
В коридоре на меня вихрем налетела туша Хеймана. Он затряс меня за плечи, выпуская клубы сигарного дыма и выплевывая слова: Розальски, выглядишь будто восстал из мертвых, всмысле воскрес! Ну, старик, тут все …
Взяв меня под руку толстяк поволок меня по коридору назад, мимо кабинета, где робослужанка, кокетливо оттопырив внушительный зад выскребала ящики стола, как патологоанатом чье-то нутро.
Второе убийство – пыхнул дымом профиль Хеймана.
В городе вечно кого то убивают, – парировал я.
Да, но мне после того как Рейнольдса угостили горячим, пришло указание из Центра, взять на контроль. А моя лучшая ищейка ты – алкоголик Розальски. Исполинский клуб сигарного дыма с этими словами, казалось, обволок все Управление.
Я тоже тебя люблю, старик.
Втянутый на огромное сиденье прокурорской машины я хлопнул дверью, прищемив плащ. Хватка у толстяка надо сказать, была железная.
Робот-водитель, без лица, "поглядел" на нас зеркальной панелью и взял под козырек.
Прокурор раздражённо махнул рукой. Машина грузно покатилась.
Пол, отцепись. В ответ Хейман непонимающе поглядел на меня – давненько я не видел у него таких глаз, как у замученного пса. Хватка исчезла.
Остаток пути мы ехали молча. За окнами плыли то заброшенные небоскребы, то модные здания в стиле ампир и ар деко, то неоновые вывески кабаков. Последних становилось все больше, пока их сияние не заполнило все вокруг.
Приехали, – устало сказал прокурор и мешком вытряхнулся на тротуар. Потухшая сигара печально висела в уголке рта.
Плевок и привычное рычанье: Ну что уставился, вылезай!
Я выбрался наружу, заметив что запачкал прижатый дверью плащ.
Из двери паба "Кровавая Мэри" вяло тянулся дым. На вывеске красная голографическая женщина, напоминающая мне древнюю Кармен, мерцая, манила прохожих в дымящийся провал двери.
Пожарный и полицейский поняв, кто выбрался из черного авто – вытянулись во фрунт.
За широкой спиной прокурора я спускался вниз – в самом пабе будто остановилось время, настоящая деревянная стойка, столы, старинные камеры наблюдения по углам. Лысый крепыш бармен, с протезированной рукой вытирал стойку. Время в баре не двигалось, а вот хлопья пожарной пены были повсюду, они громоздились и на старинных бутылках позади бармена, даже на его лысине. Он, заметив мой взгляд, смахнул пенный клок на пол. Протез еле слышно зажужжав указал на двери туалета, откуда все ещё тянуло дымом и жареным.
В туалете все тонуло в пене.Патрульный, в броне и с тяжёлым автоматом, изобразил "смирно" и поскользнувшись на пене лязгнул оружием об стену. Машина нарисовала мне картину, как вылетевшая из ствола пуля, рикошетом сносит голову прокурора забрызгивая меня фаршем прокуренных мозгов.
Штуки у нее такие. Как я отличаю эти "шутки" от пророчеств? Наверное никак. Просто сегодня Полу Хейману повезло и боек не клюнул в патрон.
Я прокашлялся и, отодвинув прокурора, прошел к закопченой кабинке без дверей. Изнутри, на опаленном унитазе сидела женщина, точнее, то что от нее осталось статуя покрытая золотой коркой, с прогалинами обугленной плоти. Золотой череп смотрел на меня глянцем глазниц. Повидав всякое, я остолбенел, также остановившаяся Машина не посылала видений.
А потом обдала меня оглушительной волной жара и темноты. Как если бы огонь был чёрен.
Вижу себя сверху – медленно валится нелепая кукла в плаще, теряя шляпу в пене. Пена почти смыкается над бледным костистым лицом и бежевым плащом. Невидимыми пальцами я впился во врЕмя и потянул его на себя. Оно наощупь как резина, чертовски плотная и тяжелая дрянь.
Время сначала растягивалось, искажалось и нехотя будто пошло вспять. Я ощущал как ногти начинают отделяться от своих привычных мест. Звон в ушах усилился и вот, мое тело встает, как мертвец из древнего кино и спиной вперед уходит из кадра. Тащу сильней – кажется, что пальцы с треском растянулись как подсохшая резина, откуда-то издалека притащив неуступчивую массу прошлого. Перемотка остановилась, когда две женщины оказались возле зеркала. Лицо одной – красивое и обеспокоенное. Вторая оборачивается и оскаливает на меня позолоченный череп. Опять волна удушливой тьмы и ужаса. Снова падение. На что-то мягкое, листья что-ли?
Дерево – старое как мир. Я чувствую его присутствие, оно пропускает ростки сквозь мой череп. Иггдрасиль.
Машина тихо урчит, а листья смолисто липнут к ней сквозь кости.
Деревянная древняя стойка. Напряжённое лицо прокурора чуть поодаль. Я лежу щекой на стойке. С трудом отлипаю и озираюсь. Вокруг уже куча равнодушных завсегдатаев заняты своими делами, пена почти стаяла. Хейман сидит в моей шляпе и уже, кажется, изрядно пьян. Я снимаю с него шляпу и водружаю ее себе на голову. А простоволосый прокурор большими глотками допивает пиво из кружки.
Долго ж тебя пришлось ждать, спящая красавица. Я уж думал, ты там сдох. Даже бот-врач ничего не смог сделать.
Вздохнув он с шумом тянет остатки пива из кружки.
Есть свидетель и я найду её. Когда-нибудь.
Прокурор фыркает в кружку: Местные алкаши все как один ничерта не помнят, а сраные камеры работали, наверное, в прошлом веке. Я уже спешу сквозь гомон завсегдатаев наружу. В другой бар.